Теологическое мышление и пандемии

На протяжении тысячелетий вспышки инфекционных заболеваний поражали религии. Итак, как нынешняя пандемия изменит наши убеждения?

Uday Chandraпреподает политику и историю в Джорджтаунском университете, Катар. Он работает над книгой об индуистском национализме и демократии в современной Индии. 

Перевод Religious Tourism

Теология может быть далека от нашего сознания во время пандемии в, казалось бы, светской эпохе. Наши взаимодействия с нечеловеческим миром микробных патогенов кажутся полностью противоречащими отношениям с другим типом нечеловеческой области, которую мы называем божественной.

Тем не менее, если прошлое чему-то нас и учит, так это внимательно смотреть на изменения, происходящие в обществе и политике сегодня, чтобы мы могли почерпнуть, возможно, вопреки здравому смыслу, теологические основы наших меняющихся взглядов на мир.

Пандемии и религия в древности

Пандемии так же стары, как населенные пункты и сельское хозяйство. Внезапная массовая смертность от зоонозов (группа инфекционных и паразитарных заболеваний, вызванных патогеном. RT) вызвала ужас в деревнях и городах наших самых древних, известных нам, предков. Они давали им возможность задуматься о загробной жизни и умилостивлении божеств, которые могли предложить помощ в этой жизни и за ее пределами.

В своем знаменитом рассказе о афинской чуме, возможно, вызванной тифом, Фукидид рассказывает нам о беспомощности своих сограждан перед лицом неминуемой смерти. Он отмечал, что боги оставили афинян, которые, предоставленные самим себе, отказались от всяких претензий на мораль.

Шесть веков спустя Антонинова чума, вероятно, оспа, вызвала аналогичную реакцию у римлян. Сила старых божеств, казалось, иссякала в переполненных грязных городских центрах, разбросанных по Римской империи от Британии до Сирии. Римские граждане и подданные тщетно обращались к Аполлону Алексикаку, защитнику от зла, так как погибло пять миллионов человек, примерно треть населения.

Ко времени Киприановой чумы, поразившей пару поколений спустя, древний римский мир начал поворачиваться к христианству в поисках вечной жизни. Эта пандемия, по всей видимости, была вирусной геморрагической лихорадкой, хотя нельзя исключать грипп. Она назван в честь Карфагенского епископа Киприана, который символизировал спокойствие, с которым христиане заботились о больных и готовились к жизни после смерти. Напротив, считалось, что традиционные римские божества мстят язычникам. Неудивительно, что христианству потребовалось не более одного поколения, чтобы принять мантию римской государственной религии.

Примерно в то же время в столице Кушаны, Гандхара, недалеко от современного Пешавара, миряне умилостивляли буддийских богинь, таких как Харити, чтобы остудить высокую температуру и жжение на их рябой коже. Другим “профилактическим богиням”, таким как одетая в листья Парнашабари и богиня змей Манаса, поклонялись те, кто искал передышки от укусов змей и оспы свирепствовавших, по крайней мере, на протяжении тысячелетия в восточной Индии.

Фактически, поклонение божествам, характерным для пандемии, продолжается даже сегодня в Индии в храмах, посвященных богине оспы Шитале. В политеистических обществах, находящихся в Южной Азии, ритуалы часто сочетают медицинские практики, такие как вариоляция, с верой в магические силы божеств и целителей.

Теологии чумы

Хотя христианство обещало своим приверженцам земное утешение и спасение, оно было далеко не неуязвимым. Бубонная чума пришла в Византийскую империю в середине шестого века. В течение следующих двух столетий, как недавно показал историк Кайл Харпер, популярные культы, посвященные святым и Деве Марии, распространились по всей империи.

Православное христианство слилось с языческими религиями Средиземноморья, отойдя от своего монотеистического иудейского происхождения. Харпер также указывает на противоположную тенденцию в византийских землях к новому монотеистическому кредо, основанному на божественном откровении, исламу.

В Западной Европе последствия бубонной чумы в середине 14 века были столь же далеко идущими. Черная смерть разорвала феодальные структуры, которые связывали вместе лордов и крестьян. Клерикальное заступничество казалось бесполезным, поскольку средневековых европейцев преследовал страх перед Мрачным Жнецом.

Священники, стремящиеся описать чуму как божественное наказание, поддавались пандемии так же часто, как и миряне. Евреев, прокаженных и тех, кого считали социальными извращенцами, превратили в козлов отпущения. Радикальные религиозные движения процветали. Флагелланты и их ритуальное самоуничижение вызывали большой энтузиазм в их странствиях по немецкоязычным деревням. Заявляя о более высоком благочестии, чем духовенство, они жаждали возвращения давно умершего императора Священной Римской империи Фридриха II в качестве мессии.

Лолларды стремились к менее впечатляющей, но не менее радикальной цели: к переводу Библии на местные языки, например, на английский, и прекращению почитания святых, постов, исповеди и паломничества. Стремясь привести религиозную практику в большее соответствие со Священными Писаниями, они отвергли взгляд церкви на Евхаристию как на пресуществление хлеба и вина в Тело и Кровь Христа.

Хотя и Флагелланты, и Лолларды считались Римом еретиками, они проложили путь для прямой светской интерпретации Священных Писаний и индивидуалистических представлений о благочестии среди различных протестантских сект, по крайней мере некоторые из которых поддерживали тысячелетние идеи о мире, перевернутом с ног на голову и надвигающемся апокалипсисе.

Эти радикальные идеи, как правило, отодвигаются на периферию господствующим протестантизмом, но стремление к земному раю не прекращается. В самом деле, основные протестантские церкви придерживаются странно-государственнического видения одного и того же земного рая, благодаря которому индивидуальное благочестие и дисциплинарные методы государства четко согласовываются друг с другом.

И индивидуальные представления о благочестии, и дисциплинарная практика государства развивались в Западной Европе вместе с чумой до конца 17 века.

В католической Европе чума имела совершенно другие последствия. В ответ протестантским реформаторам, католические богословы стремились защитить духовную власть и необходимость посредничества между божественным и человеческим царствами. Если протестантские церкви следовали логике прямых линий, а окружающие их пораженные чумой города стремились к квадрильяжам или узорным сеткам в централизованных государствах, то ответ католиков был основан на внушающей благоговение сложности и даже барокко.

В пандемии, растянувшейся на века, несовершенные, греховные обычаи человечества, казалось, соответствовали капризности воли Бога. Духовенство оставалось лучшей надеждой католических мирян на спасение.

Исламский ответ на чуму не непостижим для христианской Европы. Персидский эрудит Ибн Сина вполне мог быть первым сторонником социального дистанцирования, а Ибн Хатиб и Ибн Хатима в Гранаде были исследователями чумы, наиболее известными их христианским современникам.

Оба видели чуму как волю Аллаха, но они также стремились наблюдать за болезнью, различать бубонную и легочную разновидности и сдерживать ее распространение. Понимание логики заражения было для них полностью совместимо с ортодоксальной суннитской интерпретацией Корана.

Они придерживались доктрины окказионализма, согласно которой стабильные закономерности в природе и обществе могут время от времени нарушаться драматическими событиями; первое доступно человеческому уму, второе – в меньшей степени, но оба следуют воле Бога. Таким образом, неспособность защитить себя и других – это не просто глупость, но и неспособность прислушаться к Богу.

Философ Магриби Ибн Халдун, который лично пережил потери во время чумы, принял окказионализм близко к сердцу в своем трактате о подъеме и падении цивилизаций Мукаддима. Некоторые считают его работу и отсутствие карантина в раннем современном исламистском мире от Марокко до Индонезии фаталистическими, особенно по сравнению с карантинными режимами, которые возникли в современных государствах в постреформационной Европе.

Но такая точка зрения не учитывает, что повседневные защитные меры полностью совместимы с твердым убеждением, что Бог в конечном итоге суверенен над жизнью и смертью. Несмотря на отсутствие карантина во время пандемий, растущее понимание тела и растущее осознание путей Бога могут счастливо сосуществовать.

Вспоминая давно забытые бедствия и народы, должно быть ясно, что пандемии – это в такой же мере моменты социальных и политических преобразований, как и моменты религиозных изменений.

Эпидемии в эпоху секуляризма

Мы привыкли думать, что живем в эпоху секуляризма, но, как утверждал философ Чарльз Тейлор, «далеки от комфортного неверия… [наш век] – это шизофрения, или, лучше сказать, глубокое давление».

Все теологические отголоски, рассмотренные выше, заметны в течение прошлого столетия: чувство отчаяния и беспомощности, когда мы чувствуем себя покинутыми божественным; возобновленный интерес к умилостивлению божеств с помощью молитв и подношений; защита и поддержка клерикальной власти; поворот к новым способам поклонения или даже новым божествам; подготовка к апокалипсису; попытки рационализировать свою веру и стремление защитить себя и других.

Но современные западные общества привыкли верить, что люди являются хозяевами Земли и господствуют над ее флорой и фауной. Это убеждение, как показывают труды ранних философов Нового времени, таких как Рене Декарт и Джон Локк, представляет собой тонко замаскированное теологическое мировоззрение, которое возникло с протестантизмом, когда он стремился подчинить или устранить своих соперников в Европе и за ее пределами.

Общим для этих соперников в католической Европе или политеистических мирах Азии, Африки и Латинской Америки было, прежде всего, признание естественных ограничений роста человечества, основанное на представлении о нас самих как о существующих в континууме с другой жизнью на земле. Однако неустанное стремление к богатству с помощью глобального капитализма и современных государств рассматривало рост как безграничный.

По мере того как некоторые из них в период между путешествием Колумба в Америку и началом Первой мировой войны стали баснословно богатыми за счет других, население Земли увеличилось в четыре раза. За прошедшее столетие мы снова выросли в четыре раза. Бактерия чумы теперь приручена вместе с массовыми убийцами прошлого, такими как малярия, холера, тиф, корь и оспа.

Наша основная угроза исходит от вирусов, цепочек смешанной ДНК, которые пересекают размытые границы между живым и неживым. Вирусы – от простуды до гриппа и лихорадки Эбола – бросают вызов тщетному антропоцентрическому мировоззрению, которое протестантская Реформация оставила в наследство современной Европе и, посредством колониализма и империализма, остальному миру.

Вирусы появились задолго до нашего появления на планете, и, несмотря на нашу роль в вытеснении их животных-хозяев из дикой среды обитания, нет причин сомневаться в том, что они переживут и нас. Если бы мы могли каким-то образом воспринимать мир с точки зрения вируса, мы бы иначе думали о пандемиях и о границах, которые мы создаем, чтобы отделить себя от «природы».

По крайней мере, со времени пандемии гриппа 1918 года вирусы высмеивали наши заявления о превосходстве как вида. В ответ некоторые по-прежнему обращаются к традиционным религиям и божествам, но большинство обращаются к нашему светскому божеству, современному государству. Увы, как мы начинаем понимать, встревоженные первосвященники Левиафана могут мало утешить во время пандемии. Как и наше поклонение другим божествам на протяжении прошлых тысячелетий, наша вера в современные государства не может заставить вирус исчезнуть.

Однако в виртуальной реальности назревает теологическая революция. В то время как слухи и «фейковые новости» в социальных сетях распространяются во многом подобно вирусу COVID-19, внутри национальных границ и за их пределами появляются новые формы слабоорганизованных коллективов.

Black Lives Matter сегодня наиболее заметен, но мы не должны сбрасывать со счетов его недоброжелателей из альт-правых. Некоторые называют эти онлайн-коллективы «племенами», подразумевая атавистическое возвращение к изначальной социальности.

Эти коллективы могут означать упадок культа личности, отражение Бога посредством обожествления современного «я». Но эти воображаемые племенные сообщества можно также понимать как коллективные умы, которые разлагают отдельных «производителей» на миллионы точек данных, которые производятся и потребляются одновременно.

Эти созданные человеком данные объединяются, разделяются или рекомбинируются, по иронии судьбы, очень похоже на вирусы, чтобы сформировать цифровые коллективы, основанные на сильной вере и аффекте. Невольное разделение отдельных людей на мириады точек данных следует рассматривать вместе с тем, что Юваль Ной Харари назвал «датаизмом», футуристической верой, основанной на таинственной способности данных решать все человеческие проблемы.

Пандемия COVID-19 знаменует собой поворотный момент в истории этой молодой веры. Она усилила тенденции к религиозности или духовности «сделай сам», когда организованные религии и государства не смогли удовлетворить как верующих, так и неверующих. Традиционные способы богослужения в мечетях, храмах и церквях не только временно прекратили свое существование, но и все чаще характеризуются некоторыми в киберсфере как прибежище «отсталых» народов, которые не перешли в цифровую эпоху.

Пандемия также усилила тягу к зрелищам и подстегнула эпоху постграмотности. Мемы, наряду с лайками, комментариями и репостами, занимают центральное место в практике коллективного возбуждения в цифровую эпоху, отмеченную физическим дистанцированием. Забавно, но слово «мем» происходит от воинствующего атеиста Ричарда Докинза, чья книга «Эгоистичный ген» (1976) объяснила, как организмы совместно эволюционировали на планете посредством горизонтального переноса генов и генетических мутаций.

Сегодня онлайн-вероисповедания и вероисповедания сильно отличаются друг от друга, но, как мы видим во время этой пандемии, коллективный разум, а не личность, является ее составной частью. Непривязанный скептик или агностик – единорог нашего времени. Тем не менее смерть человека, включая связанный с ней богословский багаж, произошла тайно. Это было далеко не взрывы, даже не хныканье. Неверно предполагать, как это делает Чарльз Тейлор, что светские люди подвергаются «перекрестному давлению» в «эпоху шизофрении». Это гуманистический толчок к движению данных в постчеловеческом мире.

Восторженные и милленаристские группы, ищущие «новое небо и новую землю», возглавляют идущую теологическую революцию. Однако эти группы, преследующие видение земного освобождения от либерализма и технократии к капитализму и патриархату, обычно не рассматриваются как теологии освобождения. Тем не менее, в их основе лежит вера в спасение, распространенная в киберпространстве, согласно с которой те, кто был – или считают себя угнетенными, теперь должны быть освобождены, и наступит постмилленаристский золотой век. Мы хотим заново очаровать наш мир и, с гьей-то помощью, вырваться из «имманентного каркаса» или дыры в форме Бога из нашей секулярной эпохи.

Апокалипсис по-гречески может обозначать конец света, каким мы его знаем, но он также означает откровение, которое раскрывает уродливые или скрытые истины о нашем мире. Подобно тому, как президент США Дональд Трамп кажется американским евангелистам неизбежным злом, которое приведет нас к новому началу, COVID-19 вполне может показаться, что сегодня коллективный ум является средством радикальных изменений. Никто точно не знает, чем может быть это изменение или куда оно нас приведет. Но, похоже, существует твердое убеждение в том, что, несмотря на господствующие над нами могущественные силы статус-кво, мы не можем и не вернемся к тому, как мы жили до пандемии.

Резкое распространение COVID-19 должно заставить нас переосмыслить часто повторяемую фразу «становится вирусной». Когда вирус овладевает нашим разумом и телом, люди превращаются в животных в клетках.

Как и прошлые пандемии, эта тоже приблизила нас к перспективе смерти и заставила задуматься над смыслом жизни. Но мы не являемся ни экзистенциалистскими героями романа Альбера Камю, ни несчастными жертвами минувших эпидемий. Поскольку вирус просачивается между нашими телами, наш разум перестраивается. Нас ждет новая манящая реальность и ее очарование. Мы можем жить отдельно друг от друга, пока не перестанем иметь значение друг для друга или даже существовать.

Как бы ни выглядела наша цифровая загробная жизнь, вирусы переживут нас в постчеловеческом мире.

Source Al Jazeera